Биотехнолог Константин Шестибратов из Института
биоорганической химии РАН рассказал о том, почему люди панически боятся
ГМО, как запрет ГМО повлияет на науку, как Китай борется с ГМО и
транснациональными компаниями и поделился мыслями о том, как ГМО
взаимодействует с природой.
Константин Шестибратов и ряд других
биотехнологов из ИБХ РАН долгое время работали над созданием новых
трансгенных пород деревьев, более интересных с промышленной точки зрения
или стойких к вредителям, и изучал их влияние на экосистемы Земли. Он
рассказал на конференции "Наука будущего" о результатах этих опытов и
поделился с РИА "Новости" своими мыслями насчет того, как недавно
принятый запрет на ввоз и выращивание ГМО повлияет на работу ученых.
-
Константин, как могли бы вы объяснить то, почему население крайне
панически реагирует на появление ГМО и присваивает трансгенным продуктам
мифические и магические свойства?
- Первое, это, конечно же,
СМИ - они формируют мнения, и причем делают это с подачи политиков и
экономики. В данном случае и политики дают заказ, и экономика дает
заказ.
Второе - благодатная почва. Посмотрите историю,
вспомните, что происходило, когда в нашу жизнь проникало кофе, "бесов
напиток", та же картошка, которая сначала росла только на клумбах как
декоративное растение, и только потом стала возделываться, со скандалами
и бунтами, на полях. Наш народ все сам придумает, и сам все сделает с
подачи СМИ и при соответствующем заказе экономики.
- Недавно
правительство приняло ряд постановлений, ограничивающих или запрещающих
использование ГМО. Как влияют подобные запреты на развитие генетики и
молекулярной биологии в долгосрочной перспективе?
- В
долгосрочной перспективе, эти изменения, конечно, будут негативными. Да,
этот закон, а вернее поправки к закону 1996 года, оставили нам
возможность заниматься наукой, но тут есть проблема. Любые исследования,
которые проводятся сегодня в России, нужны для практики, то есть они
должны иметь некий прикладной выход.
Если взять проекты
Минобрнауки, то у них все исследования прикладные - все они должны
заканчиваться некой технологией, неким методом или аппаратом, который
имеет конкретное применение. У всех проектов должен быть индустриальный
партнер, наш или даже иностранный, который будет внедрять его в
производство и реализовывать его результаты на практике.
То есть
смотрите - если мы подаем проект на ГМО, у нас ничего не выйдет, так как
мы просто не найдем такого партнера. Возьмите наше текущее исследование
- мы создаем методы оценки свойств ГМО, и нашим фактическим заказчиком
выступало бы государство, которое бы использовало наши наработки для
оценки свойств ввозных импортных продуктов, содержащих или являющихся
ГМО.
Новые поправки к закону просто отобрали потребность в этом.
ГМО у нас нельзя выращивать, что лишает такие заявки какого-либо
смысла. Если мы будем что-то делать чисто в научных целях, нам светит
лишь бюджетное финансирование ФАНО или гранты РНФ, РФФИ, но все это
копейки.
- А в чем именно заключается проблема с ГМО в России, почему она вышла на передний план только сейчас?
-
По моему мнению, эта ситуация по большей части обусловлена политически,
но есть и небольшой момент осознания реальности. У нас действительно
нет системы безопасности и четкого контроля, которые бы позволяли иметь
уверенность в том, что у нас не возникнет вакханалия некачественных
трансгенных семян и прочих сомнительных продуктов.
В этом плане я
прекрасно понимаю и солидарен с правительством в том, что собственного
семеноводства в России, по сути, нет. Сегодня некие ростки семеноводства
у нас появляются - антисанкции в этом отношении работают, и в отрасли
наблюдается некий бум. Схожая ситуация с сортосозданием - все наработки
советского времени и технологии были потеряны, и сейчас все фактически
приходится создавать заново.
На этом фоне, естественно, пустое
пространство быстро займется монополиями, и решение правительства
временно запретить выращивание ГМО в этом отношении является в какой-то
степени правильным в краткосрочной перспективе. Поэтому мораторий 2014
года, без учета его политической части, был абсолютно понятен.
С
другой стороны, возникает вопрос - а дальше что? Мораторий не продлили, а
поменяли федеральный закон, причем два раза, сначала разрешив, а потом
запретив выращивание ГМО. Ситуация стала совсем непонятной, и наша
отрасль сейчас рискует оказаться в ситуации, в которой были генетика и
кибернетика в Советском Союзе.
Вообще следует учитывать, откуда
берутся анти-ГМО настроения в мире в целом. Они в основном генерируются
Европой для того, чтобы противостоять Америке, которая, за счет
массового тиражирования и внедрения ГМО, захватывает все рынки и
выдавливает местных европейских производителей. Поэтому многие страны
принимают схожие решения по запрету ГМО. К примеру, Скандинавия тоже
живет без ГМО. Это самый простой способ борьбы с транснациональными
компаниями.
Что интересно, как и в некоторых европейских странах,
наши новые законы не разрешают выращивать ГМО или завозить семена, но
не препятствует завозу и регистрации продуктов из ГМО. Получается, что
мы можем есть печенье, сделанное из ГМО-злаков, но не можем выращивать
их у себя.
- В чем смысл подобного подхода?
- Для того,
чтобы зарегистрировать такой продукт, компании-импортеру придется пройти
семь кругов ада. Иными словами, возможность входа на рынок формально
существует, однако продажа продукта станет нецелесообразной и
невыгодной.
Примером этого является Китай. Пекин ратифицировал
Картахенский протокол по биобезопасности, присоединился к международному
законодательству по ГМО. Но китайцы так его приспособили под себя, что
комитет, который выдает разрешение на продажу ГМО-продукции, должен
получить от продавца образцы семян тех растений, из которых был
изготовлен его товар.
Китайские ученые долго "изучают" их на
предмет их опасности для здоровья человека и окружающей среды, и потом
дают отрицательный ответ. В это время китайские генетики берут эти
семена, сеют их, изучают публикации их создателей и у них "внезапно"
появляется свой сорт ГМО. Как я считаю, это правильная, прекрасная
политика. Вроде Китай и следует законам международной общественности, и
защищает свои национальные интересы. Почему нам нельзя было ввести
подобную практику?
- Как вы считаете, возможно ли расширение
запрета на использование трансгенных растений на другие типы организмов,
к примеру, бактерий, производящих инсулин или антибиотики?
-
Да, действительно, у нас есть такое опасение. В 2013 году мы участвовали
в разработке проекта с ГосНИИ генетики, который занимается
производством штаммов промышленных микроорганизмов, вырабатывающих
лимонную кислоту, лизин, аминокислоты, применяемых в производстве
биотоплива. В этих случаях четко квалифицировать то, являются ли такие
организмы ГМО или нет, фактически невозможно.
Существуют методы
создания таких бактерий и грибов, которые сопровождаются внесением
чужеродной ДНК, к примеру, путем скрещивания с другими микроорганизмами,
но генетической модификацией, по сути, это не является. Мы, слава богу,
эту часть нашей работы максимально обезопасили: мировая практика
такова, что большая часть таких микробов классифицируется как
биотехнологические организмы, и не относится к генно-инженерным живым
существам.
Поэтому мы убедили Минобрнауку и другие
государственные органы разработать особый документ, так называемый
Общероссийский классификатор трансформационных событий, по которому
можно классифицировать, является тот или иной организм ГМО или нет.
-
Расскажите, пожалуйста, о тех исследованиях, которые проводите вы и
ваши коллеги по институту, и о том, что вы планируете делать в будущем,
несмотря на все эти сложности.
- На сегодняшний день Институт
биорганической химии РАН является одной из всего трех организаций в
России, где проводятся исследования на трансгенных растениях. Сюда
входит, помимо ИБХ, Центр "Биоинженерия" РАН и Всероссийский НИИ
сельскохозяйственной биотехнологии.
Наш институт был лидером в
разработке трансгенных сортов деревьев и пшеницы, которые создаются в
ИБХ еще с 1990 годов. Мы продолжаем эти исследования проводить, но нет
понимания - а дальше-то что? У нас есть запатентованные формы,
технологии, но мы остановились на полунатуральных исследованиях.
В
начале 2000 годов, когда еще существовала Межведомственная комиссия по
генно-инженерной деятельности, тогда работала практика полевых
испытаний. Некоторые культуры, в том числе пшеница, груша, яблоня и
земляника, прошли через эту стадию, а потом эта комиссия была
упразднена, и теперь мы просто не знаем, с кем можно согласовать эти
испытания.
То есть: у нас нет возможности провести последний этап
исследований, который фактически является решающим и он даст ответ на
вопросы - безопасно ли ГМО, можно ли его использовать и зачем. В
результате этого у нас есть возможность только проводить опыты в
теплицах и в замкнутых системах, а что-то большее уже будет нарушением
закона. Раньше же нам просто нужно было уведомить комиссию о том, что мы
проводили такие опыты.
Хорошо, пусть мы не имеем права вести
подобные опыты, но почему мы не можем продать наши ГМО куда-то за рубеж,
к примеру, в тот же Китай?
- Вернемся к чистой науке: недавно
ваши американские коллеги опубликовали результаты масштабного
исследования по влиянию ГМО-культур на окружающую среду, результаты
которого оказались неоднозначными. Как вы считаете, почему природа
по-разному отреагировала на посадки ГМО, защищенных от насекомых и
пестицидов?
- Чтобы ответить на вопрос, добро это или зло,
хорошо или плохо выращивать ГМО, нужно рассматривать каждый случай
отдельно. Нужно знать конкретные особенности той или иной культуры, с
которой мы имеем дело. Последствия таких модификаций часто не
заканчиваются на стойкости к гербицидам или насекомым, и часто могут
возникать другие сопровождающие изменения.
К примеру, могут
меняться свойства кутикулы на поверхности листьев, толщина клеточных
стенок, биомасса - кстати, есть американский патент, где модификация
растений на устойчивость к гербицидам сопровождается усилением
продуктивности. Это связано с тем, что устойчивость к действию
гербицидов сильно зависит от метаболизма азота в клетках растений, и
изменение этой части обмена веществ ведет к массе иных эффектов.
Взять,
к примеру, ГМО-сою, устойчивую к действию гербицидов. Естественно,
посадки такой сои активно поливают гербицидами, тем же глифосатом или
его аналогами. Убивается дикая растительность, меняется среда обитания,
причем кардинально, меняется фауна, начиная с птиц, насекомых и
заканчивая дождевыми червями. Все это потом сказывается на том, как
живет экосистема, и это может объяснять то, почему разные сорта ГМО
влияют на природу разными путями.
В данном случае различия могут
объясняться тем, как выращиваются культуры, стойкие к действию
пестицидов и насекомых. Если, к примеру, вы сажаете Bt-картофель, вам
приходится высаживать рядом с ним дикую картошку, чтобы ваши трансгенные
посадки не ел колорадский жук.
Эта картошка служит кормовой
базой, приманкой для жука: у него появляется выбор - невкусный
Bt-картофель, который вызывает расстройство пищеварения, и вкусный, от
которого хорошо. Что он выберет, понятно. Если жукам будет нечего есть,
то они все равно будут есть этот невкусный картофель, и, в конце концов,
эволюция приведет к появлению устойчивых форм жуков.
С
гербицидами проблема заключается в том, что они, в том числе и глифосат,
разлагаются медленно и накапливаются в почве, и такие гербициды
желательно не применять. Поэтому лучше, если бы гербициды действовали
"чисто"- убивали сорные растения и разлагались, не оставляя следов.
Ученый: в "мифологизации" ГМО виноваты и СМИ, и политики
Ученый: в "мифологизации" ГМО виноваты и СМИ, и политики